Лишь одна Звезда. Том 1 - Роман Суржиков

– Установлю связь между ними и мятежником Ориджином, – продолжил глава протекции.

– Связь… Связь очевидна…

В голосе императора подрагивал вопрос, его не замечал никто, кроме Менсона, потому ответа не было.

– Начну готовить материалы для суда, ваше величество. Состав преступления…

Последние слова глухо упали на пол, будто две головешки, стукнули эхом.

– …состав преступления: для матери – нарушение вассальной клятвы, заговор с целью захвата власти, убийство рыцаря, покушение на женоубийство; для дочери – мошенничество, соучастие в заговоре; для Минервы Стагфорт…

– Оставьте Минерву, – бросил владыка.

– Слушаюсь, ваше величество.

– Письма в Клык Медведя и Уэймар… Нортвуды вызываются в суд…

– Будет сделано, ваше величество.

Воронка опустилась ниже и накрыла голову Адриана. Ему приходилось говорить сквозь сажу. Слова звучали тускло – с трудом пробивались сквозь тьму воронки, по пути уставали, теряли силу.

– Министр Виаль, бюджет кампании нужно пересмотреть. Не будет никаких поступлений от графства Нортвуд… и Шейланд. Рассчитывайте только на доходы с Земель Короны, Альмеры и Надежды.

– Да, ваше величество.

– Секретарь, сообщение «волной» для Галларда Альмера… Угроза вторжения через Дымную Даль. Усилить гарнизоны озерных портов, военные суда привести в боеготовность.

– Да, ваше величество.

– Еще… письмо Эрвину Ориджину.

Лицо секретаря превратилось в знак вопроса. Видимо, он не расслышал приказа сквозь пепельный туман.

– Ваше величество?..

– Письмо Эрвину Ориджину, мятежнику. Я хочу выкупить пленного. Любая цена, какую попросит мятежник. Пленный – Марк, Ворон Короны. Если он еще жив…

Адриан пошевелил рукой, отодвигая от себя невидимое нечто.

– Теперь все свободны…

Кто был в зале, потянулись к выходу – нехотя, медлительно, с чувством недосказанности. Адриан должен был приказать еще что-то. «Заговорщиков – в темницу, мятежников – на плаху. Подайте обед. И вычистите залу от чертовой сажи!..» Сажу не видел никто, кроме шута, но всякий чувствовал ее в своей глотке. За дверью все вздохнут легче.

Менсон остался – он давно отвык причислять себя к племени «все». Сидел верхом на пуфике у камина, глядел в потолок. По потолку ползали змеи. Роспись, выполненная по заказу покойной владычицы Ингрид, изображала руины дворца: обломки стен, поросшие плющом; упавшие колонны и дырявые амфоры; скульптуры, расколотые на части. Среди этого тленного великолепия роились змеи всех мастей. Смоляные вдовушки обвивали кубки, лакомились старым вином; пустынные песчанки струились по амфорам, заглядывали в дыры; зайцеедки облюбовали укромное местечко в зеленой тени плюща; гремучка теребила хрящеватым хвостом клавиши клавесина… Картина, пусть и населенная ядовитыми тварями, дышала покоем и благородством, манила взгляд. Аллегория становилась заметна лишь внимательному оку. Змейки движутся по фреске отнюдь не хаотично, как казалось в начале. Вот здесь, и там, и там вдовьи ленты объединяются в парочки, ведут светские беседы, приязненно улыбаясь друг другу, соприкасаясь хвостами – подруженьки. Две болотницы обмениваются приветствием – жеманно целуются, приподняв головки, высунув язычки: «Я так рада, душечка! И я, дорогуша!..» Зайцеедки завистливо глядят из тени на гремучку с клавесином и, конечно, шипят едва слышно: «Какое посмешище! Дешевка без слуха!..» А вот три ехидины, вдоволь налакавшись вина из амфоры, скалят зубки в поисках жертвы. Этим только попадись – так и сочатся ядом. Светлая кожа ехидин с пятнами темного золота – как родовые цвета Дома Альмера… А правит балом смертеносица – королева гадов. Распахнув клобук, изогнув горделиво спину, она восседает на обломке мраморной колонны. Глазки смертеносицы лукаво прищурены, на щечках проступают ямочки. Дюжина пестрых змеек у подножья колонны подобострастно взирает на королеву. Их тела щедро оплетены золотыми цепочками, алмазными колье… Фреска носит название «Дамский праздник».

Точнехонько под изображением закадычных подружек-болотниц тридцать две минуты назад стояли ее милость Сибил Нортвуд и леди Глория Нортвуд, тогда еще звавшаяся «ее высочеством Минервой». По приказу владыки первый секретарь вслух зачитал письмо: донесение бывшего агента протекции Итана, отправленное из Южного Пути. Опальный агент, голословные обвинения. Улики имелись в пансионе Елены-у-Озера и в Клыке Медведя – то есть там, куда не дотянуться Короне. Чтение письма было самой быстрой и надежной проверкой…

Леди Сибил Нортвуд сделала круглые глаза и расхохоталась:

– Что за нелепица, ваше величество!..

Графине потребовалась всего секунда, чтобы овладеть собой и исторгнуть из груди смех. Однако она опоздала: за миг неясности Глория превратилась в белое дрожащее тесто, будто из ее тела выдернули скелет. Потом черный дым затопил помещенье, и Менсон зажмурился.

Тридцатью двумя минутами спустя зала «Дамского праздника» опустела. Владыка встал с кресла, на миг прорвав воронку. Расстегнул пояс, Вечный Эфес шлепнулся на сиденье. Адриан прошел к окну, уперся ладонями в подоконник, коснулся лбом стекла. Пепел шлейфом потянулся за ним, ударил в стекло темной волной, облепил. Окно перед глазами Адриана покрылось сажей.

– Скажи мне, Менсон…

Пауза вышла такой длинной, что мыслям шута стало неуютно в тишине пожарища. Мысли сместились во двор и на три месяца назад, нащупали лодыжки леди Минервы Стагфорт. «У умных девиц всегда костлявые лодыжки! Ужасно, владыка, ужжжасссно…» Она еще спросила Адриана: «За что Менсон так любит вас?» И Менсон знал ответ, но промолчал, а владыка не знал, но ответил…

Окончилась пауза, слова ударились в стекло:

– Скажи мне, что я делаю не так?

Менсон задумался. Он видел то, что хотел сказать, но облечь в слова было трудно.

– Почему меня предают все, кому верю?.. Отчего люди – будто льдины на реке? Стоит опереться – и тут же рухнешь в воду… Из-за Эвергарда? Уж ты-то знаешь, чего мне стоило это решение. Это был лучший выход, хотя и против совести. Совесть – дивная роскошь, только бедняк может ее себе позволить…

Адриан отпрянул от окна, оставив прозрачное пятно на задымленном стекле.

– Я не ищу утешения, а пытаюсь понять. Сибил Нортвуд плела свою интригу еще до Эвергарда, как и Айден Альмера – свою. И Ориджины предали раньше, чем пал Эвергард. И Виттор Шейланд на летнем балу мог бы заметить подмену – но не заметил… И я думаю: что же делаю неправильно? Что со мною не так, в чем изъян? Отчего люди предпочитают рискнуть головой, чем пойти за мною?

Менсон видел ответ на внутренней поверхности своих век. Видел крестьянина, что тащит тяжеленную телегу, впрягшись вместо лошаденки.

– Тяжесть!.. – проскрипел шут. – Очень тяжело…

– Ты прав, тяжело. Чем дальше – тем хуже. Мне все труднее верить, что я прав, а все ошибаются.

Менсон яростно помотал головой, зазвенели бубенцы. Злился на свой язык, что не в состоянии выдавить верные слова.

– Не трррудно, а тяжело!.. Вес. Масса. Гррруз. Инеррррция!

Адриан, кажется, не понял ответа. Сказал, выдыхая хлопья сажи:

– Галлард со мною ради власти, Фарвей – из страха, Лабелин и Литленд – из-за общих врагов, Шиммери – в стороне. Остальные – против меня. Есть ли кто-то, кто идет за мною по вере? Пытаюсь говорить с людьми, зову, убеждаю… А вижу волов: упираются, выставив рога, и не двинутся с места, пока не набросишь петлю на шею и не потянешь…

– Вот! – победно вскрикнул Менсон и подпрыгнул от радости. Нужное слово!.. – Сильнее тянешь – сильней упирается. Пррротиводействие.

– Я взял слишком быстро и круто? Нужно было плавно – ты об этом? Но тьма!.. Впереди всего полвека, даже меньше. Лет тридцать еще мне отпущено. Что я успею за тридцать лет, если стану медлить? Если буду двигаться со скоростью волов?! Мне нужны люди, Менсон, не волы! Ищу людей… С людьми можно говорить, спорить, их можно убедить. Но легче проложить тысячу миль рельсовой дороги, чем убедить одного-единственного лорда! Никаких слов, никаких аргументов, работают лишь страх и золото. Гнать кнутом, манить овсом – только так.

– Они… не виноваты… – проскрипел Менсон. – Разум… разум – он…

Долго искал эпитета, но так и не нашел. Взамен грохнул каблуком о паркетный пол. Разум неподатлив, как дерево, – это он пытался сказать. Мысль инертна, ходит привычным путем изо дня в день, и легче изменить русло реки, чем перенаправить течение мысли. Менсон прекрасно знал это на собственном опыте: сколько ни пытался он управлять своими мыслями, они все равно текли прежним путем. Порою хотелось разбить череп о стену, взять их в руки и силой повернуть.